18.12.2014 в 13:04
Пишет blue grass jay:человек, который забыл Рэя Брэдбери
не понимаю, как я пропустила эту вещь
behold перевод на скорую руку
Я забываю вещи, и это меня пугает.
Я теряю слова, но хотя бы не забываю их сути. Я очень на это надеюсь. Если я вдруг забуду о сути вещей, я ведь этого не замечу. Как мне тогда узнать, забыл ли я о ней?
Это забавно, потому что у меня всегда была отличная память. Всё всегда было разложено там по полочкам. Иногда я думал, будто могу запомнить вещи, о которых ещё не знал. Запомнить будущее…
Не думаю, что есть какое-то специальное слово для этого. Для памяти о том, чего ещё не произошло. Вспоминать о вещах, которые ещё не произошли – это не то же самое, что пытаться отыскать в своей голове слово, которого там нет. Словно однажды кто-то пришёл и утащил его в темноту.
читать дальшеКогда я был моложе, мы жили в большом общем доме. Я тогда был студентом. У нас были именные полки в кухне, и собственные полки в холодильнике, на которых мы хранили яйца, сыр, йогурт, молоко – каждый своё. Я всегда был очень внимателен к тому, чтобы не взять ненароком чужого. Другие же не были такими… Ну вот. Я потерял слово. То, которое означает «старались подчиняться правилам». Другие люди в доме были… не такими, как я. Я мог подойти к холодильнику и обнаружить, что яиц на моей полке больше нет.
Я представляю небо, заполненное космическими кораблями: их так много, что они напоминают стаю саранчи – серебристый рой на фоне лиловой ночи.
Из моей комнаты исчезали и вещи. Обувь, например. Помню свои пропадающие ботинки. Или лучше сказать «пропавшие», потому что я не видел, как они исчезли. Ботинки не могут просто уйти. Их кто-то забрал. Так же, как мой большой словарь.
Тот же дом, тот же период времени. Я тогда подошёл к маленькой полке, висевшей в изголовье кровати (всё в моей комнате было недалеко от кровати – ведь комната-то была размером с небольшой шкаф. В который чудом уместили ещё и кровать). Я подошёл к полке, но словаря на ней не было – остался только прогал, который как раз бы смог заполнить исчезнувший словарь.
Вместе с книгой исчезли и все слова, которые в ней хранились. За следующий месяц я лишился радио, банки с кремом для бритья, стопки бумаги и коробки карандашей. И йогурта. И всех свечей – что я обнаружил только после того, как у нас внезапно отключили электричество.
Теперь я думаю о мальчике в новых теннисных туфлях, который верил, что может бежать вечно. Нет, это ни о чём мне не напоминает. Ничего не складывается. Сухой город, в котором вечно идёт дождь. Дорога через пустыню, на которой хорошие люди видят миражи. Динозавр-кинопродюсер. Мираж – дворец наслаждений хана Хубилая.
Всё не то...
Иногда, когда слова уходят, можно найти их, если подкрасться к ним с другой стороны. Скажем, я ищу слово – рассказываю об обитателях планеты Марс и понимаю, что не помню, как их называть. Также я понимаю, что пропавшее слово – это часть предложения или какого-то названия. «… Хроники». «Мой любимый …». Даже если после этого мозаика не складывается, я начинаю думать о сути этого слова. Маленькие зелёные человечки, или, может быть, высокие, темнокожие, нежные… Они были тёмными и золотоглазыми… и внезапно слово марсиане уже тут, ждёт меня, как старый друг, как возлюбленная в конце длинного дня.
Я переехал из того дома, когда пропало моё радио. Меня слишком беспокоило медленное исчезновение вещей, которые я считал неприкосновенными. Один за другим, вещь за вещью, предмет за предметом, слово за словом.
Когда мне исполнилось двенадцать, один старик рассказал мне историю, которую я никогда не забуду.
Бедняк оказался под вечер в лесу, и у него с собой не было молитвенника, чтобы прочесть вечернюю молитву. И он сказал: «Всевидящий Бог, у меня нет молитвенника, и я не знаю наизусть ни одной молитвы. Но тебе известны все они. Ты – Господь. И вот что я сделаю. Я буду читать алфавит, буква за буквой, а уж ты сложи их в слова.»
Некоторые вещи исчезают из моей головы, и это пугает меня. Икар! Не то чтобы я забыл все имена. Я помню Икара. Он подлетел слишком близко к солнцу. Но это того стоило – по крайней мере, в историях. Всегда стоить сделать ещё одну попытку, даже если ты потерпишь неудачу, даже если ты навсегда падёшь, подобно метеору. Лучше сгореть в темноте, вдохновив многих, лучше жить, чем сидеть во тьме, проклиная людей, которые одолжили у тебя свечу, да так и не вернули её.
Я терял и людей.
Это так странно. Я не теряю их на самом деле. Не в том смысле, в котором кто-то теряет родителей: в детстве, когда думаешь, что держишь маму за руку, а потом, в толпе, поднимаешь голову и видишь, что это не вовсе не твоя мама… или позже. Когда пытаешься найти слова на их похоронах - на кладбище, у памятников, или развевая их пепел над цветочным садом или морем.
Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Но тогда библиотекарям придётся прийти пораньше, чтобы успеть вымести меня оттуда прежде, чем придут первые посетители.
Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Или, если это возможно, на ярмарке. Ярмарке 1930-го года, где можно ездить на чёрном… чёрной…
Я потерял слово. Карусели? Американских горках? Та штука, на которой ты катаешься, чтобы снова стать молодым. Колесо обозрения. Точно. В город приезжает и другой карнавал, а вместе с ним – зло. «Как только я щёлкну пальцами…»
Шекспир.
Я помню о нём. Помню его имя и то, что он написал. Он в безопасности. Пока. Возможно, где-то есть люди, которые забыли Шекспира. Они говорят о нём, как о «парне, который написал «быть или не быть» - имея в виду, конечно, не фильм, в котором играет Джек Бенни, чьё настоящее имя – Бенджамин Кубельски, ну тот, что вырос в Уокигане, штат Иллинойс, в часе езды от Чикаго. Уокиган, Иллинойс, позже был увековечен как Зелёный Город, Иллинойс, в нескольких историях и книгах авторства того американского писателя, который переехал из Уокигана в Лос Анджелес. Ну конечно, тот самый человек, о котором я думаю. Я могу представить его, когда закрываю глаза.
Я смотрел на его фотографии на обложках его книг. На них он выглядел спокойным, и мудрым, и добрым.
Он написал историю о По, чтобы о По не забывали, о будущем, в котором сжигали книги и забыли о них, и в этой истории мы на Марсе, хотя с тем же успехом можем быть и в Уокигане, или Лос Анджелесе – как и критики, как и те, что уничтожают и забывают книги, как те, забирающие слова, все слова, и словари, и радио, полные слов, как те, кого провели по дому, а потом убили, одного за другим, орангутанг, колодец и маятник; ради всего святого, Монтрезор…
По. Я знаю По. И Монтрезора. И Бенджамина Кубельски, и его жену, Сэди Маркс, которая не имеет никакого отношения к братьям Маркс и которая выступала под именем Мэри Ливингстон. Все эти имена здесь, в моей голове.
Мне было двенадцать.
Я читал книги, я видел фильм, и когда я узнал, при какой температуре горят книги, я понял, что не должен этого забывать. Потому что люди должны помнить книги, если другие люди сжигают их или забывают о них. Мы приговариваем их к вечному пребыванию в нашей памяти. Ты станем ими. Мы станем авторами. Мы станем их книгами.
Простите, я что-то потерял. Словно тропинка, по которой я шёл, вдруг закончилась тупиком, и теперь я один, потерялся в лесу. Я здесь. И я не знаю, где оно – это здесь.
Ты должен выучить пьесу Шекспира; я буду представлять тебя «Титом Андроником». А ты, мой друг, можешь вызубрить новеллу Агаты Кристи, и тогда станешь «Убийством в Восточном экспрессе». Кто-то может выучить стихи Джона Уилмота, графа ротчестерского, а ты, кем бы ты ни был, тот, кто читает эти строки – выучи наизусть книгу Диккенса, и, когда я захочу узнать, что стало с Барнаби Раджем, я приду к тебе. И ты мне расскажешь.
И люди, сжигающие слов, люди, которые заберут книги с полок, пожарные и зеваки, те, кто боятся историй и слов, и снов, и Хэллоуина, и люди, на чьих телах вытатуированы истории, и «Мальчишки! Вы можете вырастить грибы у тебя на чердаке!» - пока твои слова, которые и есть люди, и дни, и моя жизнь, пока они живут, живёшь и ты, и ты имеешь значение, и ты меняешь мир… и я не могу вспомнить твоего имени.
Я выучил твои книги. Выжег их у себя в голове. На тот случай, если в город приедут пожарные.
Но я забыл, кто ты. Я жду, когда знание вернётся ко мне. Так же, как ждал словарь, и радио, и ботинки – а в итоге дождался только игрени.
Всё, что у меня осталось – пусто место в моей голове, на котором ты когда-то был.
И я даже в этом не уверен.
Я разговаривал с другом и спросил «Ты знаешь эти истории?» Я передал ему все слова, которые знал, те, что о монстрах, приходящих в дом, полный детей, те, что о продавце молний и злом карнавале, который пришёл за ним следом, и о Марсианах их павших городах из стекла и их прекрасных каналах. Я рассказал ему все, а он ответил, что никогда ни о чём таком не слышал. Что всех этих слов не существует.
И я беспокоюсь.
Я беспокоюсь о том, что хранил их. Как те люди в снегу в конце истории, которые ходят взад-вперёд, вспоминая, повторяя слова историй, делая их настоящими.
Я считаю, это вина Бога.
Я имею в виду: не стоит ожидать, что он помнит обо всём. Богу такое не под силу. Он слишком занят. Так что, может быть, иногда он поручает это другим. “Ты! Да, ты! Хочу, чтобы ты помнил все важные даты Столетней войны. А ты – ты помни об окапи. Ты помни о Джеке Бенни, который на самом деле Бенджамин Кубельски из Уокигана, штат Иллинойс.» А если забываешь вещи, которые Бог поручил тебе помнить – БАМ! Нет больше никаких окапи. Просто дырка в мироздании в форме окапи, прямо на полпути между антилопой и жирафом. Нет Джека Бенни. И Уокигана нет. Просто пустое место в твоей голове – там, где когда-то был человек или какая-то идея.
Не знаю.
Не знаю, где ещё мне искать. Потерял ли я писателя, как некогда потерял и словарь? Или того хуже? Господь поручил мне одно маленькое задание, а я всех подвёл, и из-за того, что я забыл его, он пропал с полок, из научных работ, и теперь существует только во снах…
Моих снах. Я ведь не знаю ничего о ваших снах. Может, вам не снится вельд, который был обоями, но съел двоих детей. Может, вы не знаете, что Марс – это Рай, где наши близкие ждут нас, чтобы ночью насытиться нашими останками. Вам не снится человек, которого арестовали за то, что он был пешеходом.
А мне всё это снится.
Если он и существовал, я потерял его. Его имя. Названия всех его книг, одно за другим. Потерял все истории.
И я боюсь, что схожу с ума, а не просто становлюсь старше.
Если я не справился с этим заданием, Боже, позволь мне сделать то, что я должен, и верни миру все эти истории.
Потому что если это сработает. Его снова будут помнить. Все они будут помнить его. Его имя однажды станет синонимом для всех маленьких американских городков, в которых празднуют Хэллоуин, когда опавшие листья испуганными птицами мечутся над дорожками, или для Марса. Или для любви. А моё имя будет забыто.
Я с радостью заплачу эту цену, если пустые места на полке моей памяти снова заполнятся - прежде, чем я уйду.
Господь, услышь мою молитву.
А… Б… В… Г… Д… Е…
The Man Who Forgot Ray Bradbury by Neil Gaiman
URL записине понимаю, как я пропустила эту вещь
И я подумал: "А если бы исчезло всё, что он написал? Что, если бы все его позабыли?"
Я забываю вещи, и это меня пугает.
Я теряю слова, но хотя бы не забываю их сути. Я очень на это надеюсь. Если я вдруг забуду о сути вещей, я ведь этого не замечу. Как мне тогда узнать, забыл ли я о ней?
Это забавно, потому что у меня всегда была отличная память. Всё всегда было разложено там по полочкам. Иногда я думал, будто могу запомнить вещи, о которых ещё не знал. Запомнить будущее…
Не думаю, что есть какое-то специальное слово для этого. Для памяти о том, чего ещё не произошло. Вспоминать о вещах, которые ещё не произошли – это не то же самое, что пытаться отыскать в своей голове слово, которого там нет. Словно однажды кто-то пришёл и утащил его в темноту.
читать дальшеКогда я был моложе, мы жили в большом общем доме. Я тогда был студентом. У нас были именные полки в кухне, и собственные полки в холодильнике, на которых мы хранили яйца, сыр, йогурт, молоко – каждый своё. Я всегда был очень внимателен к тому, чтобы не взять ненароком чужого. Другие же не были такими… Ну вот. Я потерял слово. То, которое означает «старались подчиняться правилам». Другие люди в доме были… не такими, как я. Я мог подойти к холодильнику и обнаружить, что яиц на моей полке больше нет.
Я представляю небо, заполненное космическими кораблями: их так много, что они напоминают стаю саранчи – серебристый рой на фоне лиловой ночи.
Из моей комнаты исчезали и вещи. Обувь, например. Помню свои пропадающие ботинки. Или лучше сказать «пропавшие», потому что я не видел, как они исчезли. Ботинки не могут просто уйти. Их кто-то забрал. Так же, как мой большой словарь.
Тот же дом, тот же период времени. Я тогда подошёл к маленькой полке, висевшей в изголовье кровати (всё в моей комнате было недалеко от кровати – ведь комната-то была размером с небольшой шкаф. В который чудом уместили ещё и кровать). Я подошёл к полке, но словаря на ней не было – остался только прогал, который как раз бы смог заполнить исчезнувший словарь.
Вместе с книгой исчезли и все слова, которые в ней хранились. За следующий месяц я лишился радио, банки с кремом для бритья, стопки бумаги и коробки карандашей. И йогурта. И всех свечей – что я обнаружил только после того, как у нас внезапно отключили электричество.
Теперь я думаю о мальчике в новых теннисных туфлях, который верил, что может бежать вечно. Нет, это ни о чём мне не напоминает. Ничего не складывается. Сухой город, в котором вечно идёт дождь. Дорога через пустыню, на которой хорошие люди видят миражи. Динозавр-кинопродюсер. Мираж – дворец наслаждений хана Хубилая.
Всё не то...
Иногда, когда слова уходят, можно найти их, если подкрасться к ним с другой стороны. Скажем, я ищу слово – рассказываю об обитателях планеты Марс и понимаю, что не помню, как их называть. Также я понимаю, что пропавшее слово – это часть предложения или какого-то названия. «… Хроники». «Мой любимый …». Даже если после этого мозаика не складывается, я начинаю думать о сути этого слова. Маленькие зелёные человечки, или, может быть, высокие, темнокожие, нежные… Они были тёмными и золотоглазыми… и внезапно слово марсиане уже тут, ждёт меня, как старый друг, как возлюбленная в конце длинного дня.
Я переехал из того дома, когда пропало моё радио. Меня слишком беспокоило медленное исчезновение вещей, которые я считал неприкосновенными. Один за другим, вещь за вещью, предмет за предметом, слово за словом.
Когда мне исполнилось двенадцать, один старик рассказал мне историю, которую я никогда не забуду.
Бедняк оказался под вечер в лесу, и у него с собой не было молитвенника, чтобы прочесть вечернюю молитву. И он сказал: «Всевидящий Бог, у меня нет молитвенника, и я не знаю наизусть ни одной молитвы. Но тебе известны все они. Ты – Господь. И вот что я сделаю. Я буду читать алфавит, буква за буквой, а уж ты сложи их в слова.»
Некоторые вещи исчезают из моей головы, и это пугает меня. Икар! Не то чтобы я забыл все имена. Я помню Икара. Он подлетел слишком близко к солнцу. Но это того стоило – по крайней мере, в историях. Всегда стоить сделать ещё одну попытку, даже если ты потерпишь неудачу, даже если ты навсегда падёшь, подобно метеору. Лучше сгореть в темноте, вдохновив многих, лучше жить, чем сидеть во тьме, проклиная людей, которые одолжили у тебя свечу, да так и не вернули её.
Я терял и людей.
Это так странно. Я не теряю их на самом деле. Не в том смысле, в котором кто-то теряет родителей: в детстве, когда думаешь, что держишь маму за руку, а потом, в толпе, поднимаешь голову и видишь, что это не вовсе не твоя мама… или позже. Когда пытаешься найти слова на их похоронах - на кладбище, у памятников, или развевая их пепел над цветочным садом или морем.
Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Но тогда библиотекарям придётся прийти пораньше, чтобы успеть вымести меня оттуда прежде, чем придут первые посетители.
Я хотел бы, чтобы мой пепел развеяли в библиотеке. Или, если это возможно, на ярмарке. Ярмарке 1930-го года, где можно ездить на чёрном… чёрной…
Я потерял слово. Карусели? Американских горках? Та штука, на которой ты катаешься, чтобы снова стать молодым. Колесо обозрения. Точно. В город приезжает и другой карнавал, а вместе с ним – зло. «Как только я щёлкну пальцами…»
Шекспир.
Я помню о нём. Помню его имя и то, что он написал. Он в безопасности. Пока. Возможно, где-то есть люди, которые забыли Шекспира. Они говорят о нём, как о «парне, который написал «быть или не быть» - имея в виду, конечно, не фильм, в котором играет Джек Бенни, чьё настоящее имя – Бенджамин Кубельски, ну тот, что вырос в Уокигане, штат Иллинойс, в часе езды от Чикаго. Уокиган, Иллинойс, позже был увековечен как Зелёный Город, Иллинойс, в нескольких историях и книгах авторства того американского писателя, который переехал из Уокигана в Лос Анджелес. Ну конечно, тот самый человек, о котором я думаю. Я могу представить его, когда закрываю глаза.
Я смотрел на его фотографии на обложках его книг. На них он выглядел спокойным, и мудрым, и добрым.
Он написал историю о По, чтобы о По не забывали, о будущем, в котором сжигали книги и забыли о них, и в этой истории мы на Марсе, хотя с тем же успехом можем быть и в Уокигане, или Лос Анджелесе – как и критики, как и те, что уничтожают и забывают книги, как те, забирающие слова, все слова, и словари, и радио, полные слов, как те, кого провели по дому, а потом убили, одного за другим, орангутанг, колодец и маятник; ради всего святого, Монтрезор…
По. Я знаю По. И Монтрезора. И Бенджамина Кубельски, и его жену, Сэди Маркс, которая не имеет никакого отношения к братьям Маркс и которая выступала под именем Мэри Ливингстон. Все эти имена здесь, в моей голове.
Мне было двенадцать.
Я читал книги, я видел фильм, и когда я узнал, при какой температуре горят книги, я понял, что не должен этого забывать. Потому что люди должны помнить книги, если другие люди сжигают их или забывают о них. Мы приговариваем их к вечному пребыванию в нашей памяти. Ты станем ими. Мы станем авторами. Мы станем их книгами.
Простите, я что-то потерял. Словно тропинка, по которой я шёл, вдруг закончилась тупиком, и теперь я один, потерялся в лесу. Я здесь. И я не знаю, где оно – это здесь.
Ты должен выучить пьесу Шекспира; я буду представлять тебя «Титом Андроником». А ты, мой друг, можешь вызубрить новеллу Агаты Кристи, и тогда станешь «Убийством в Восточном экспрессе». Кто-то может выучить стихи Джона Уилмота, графа ротчестерского, а ты, кем бы ты ни был, тот, кто читает эти строки – выучи наизусть книгу Диккенса, и, когда я захочу узнать, что стало с Барнаби Раджем, я приду к тебе. И ты мне расскажешь.
И люди, сжигающие слов, люди, которые заберут книги с полок, пожарные и зеваки, те, кто боятся историй и слов, и снов, и Хэллоуина, и люди, на чьих телах вытатуированы истории, и «Мальчишки! Вы можете вырастить грибы у тебя на чердаке!» - пока твои слова, которые и есть люди, и дни, и моя жизнь, пока они живут, живёшь и ты, и ты имеешь значение, и ты меняешь мир… и я не могу вспомнить твоего имени.
Я выучил твои книги. Выжег их у себя в голове. На тот случай, если в город приедут пожарные.
Но я забыл, кто ты. Я жду, когда знание вернётся ко мне. Так же, как ждал словарь, и радио, и ботинки – а в итоге дождался только игрени.
Всё, что у меня осталось – пусто место в моей голове, на котором ты когда-то был.
И я даже в этом не уверен.
Я разговаривал с другом и спросил «Ты знаешь эти истории?» Я передал ему все слова, которые знал, те, что о монстрах, приходящих в дом, полный детей, те, что о продавце молний и злом карнавале, который пришёл за ним следом, и о Марсианах их павших городах из стекла и их прекрасных каналах. Я рассказал ему все, а он ответил, что никогда ни о чём таком не слышал. Что всех этих слов не существует.
И я беспокоюсь.
Я беспокоюсь о том, что хранил их. Как те люди в снегу в конце истории, которые ходят взад-вперёд, вспоминая, повторяя слова историй, делая их настоящими.
Я считаю, это вина Бога.
Я имею в виду: не стоит ожидать, что он помнит обо всём. Богу такое не под силу. Он слишком занят. Так что, может быть, иногда он поручает это другим. “Ты! Да, ты! Хочу, чтобы ты помнил все важные даты Столетней войны. А ты – ты помни об окапи. Ты помни о Джеке Бенни, который на самом деле Бенджамин Кубельски из Уокигана, штат Иллинойс.» А если забываешь вещи, которые Бог поручил тебе помнить – БАМ! Нет больше никаких окапи. Просто дырка в мироздании в форме окапи, прямо на полпути между антилопой и жирафом. Нет Джека Бенни. И Уокигана нет. Просто пустое место в твоей голове – там, где когда-то был человек или какая-то идея.
Не знаю.
Не знаю, где ещё мне искать. Потерял ли я писателя, как некогда потерял и словарь? Или того хуже? Господь поручил мне одно маленькое задание, а я всех подвёл, и из-за того, что я забыл его, он пропал с полок, из научных работ, и теперь существует только во снах…
Моих снах. Я ведь не знаю ничего о ваших снах. Может, вам не снится вельд, который был обоями, но съел двоих детей. Может, вы не знаете, что Марс – это Рай, где наши близкие ждут нас, чтобы ночью насытиться нашими останками. Вам не снится человек, которого арестовали за то, что он был пешеходом.
А мне всё это снится.
Если он и существовал, я потерял его. Его имя. Названия всех его книг, одно за другим. Потерял все истории.
И я боюсь, что схожу с ума, а не просто становлюсь старше.
Если я не справился с этим заданием, Боже, позволь мне сделать то, что я должен, и верни миру все эти истории.
Потому что если это сработает. Его снова будут помнить. Все они будут помнить его. Его имя однажды станет синонимом для всех маленьких американских городков, в которых празднуют Хэллоуин, когда опавшие листья испуганными птицами мечутся над дорожками, или для Марса. Или для любви. А моё имя будет забыто.
Я с радостью заплачу эту цену, если пустые места на полке моей памяти снова заполнятся - прежде, чем я уйду.
Господь, услышь мою молитву.
А… Б… В… Г… Д… Е…
The Man Who Forgot Ray Bradbury by Neil Gaiman