ПелагияКрасный петух вёл себя смирно: не клевался, не шумел, лишь тихонько ковырял земляной пол неглубокой пещеры. Пелагия, уставшая томиться в темноте, слегка разбавленной светом масляной лампы, подумала было, что ошиблась с выбором птицы – уж больно покладист кочет. Быть может, в драчливости всё дело? Исклёванные руки – велика ли плата? Она верила в Чудо, ждала его и корила себя за петуха, за сомнения. Если чуда не случится? Жизнь не кончится, но много ли в ней останется смысла и веры? От грустных дум и сомнений нет лучше средства, чем молитва, язык сам зашептал слова.
Петух стоял возле женщины, склонив набок голову, словно прислушиваясь. Едва молитва стихла, он захлопал яркими крыльями, вытянул шею и что есть мочи закукарекал. Чрево пещеры содрогнулось, сор и камушки посыпались на замершую в благоговейном ужасе Пелагию – не гулкий обвал, но шелестящая обломками осыпь отрезала Гефсиманский сад. Камни всё сыпались и сыпались, грозя похоронить две живые души, если они сей же час не посторонятся.
– Веди, петушок, милый! – срывающимся голосом попросила Пелагия, и птица засеменила во мрак неведомого. Ход быстро сужался, становясь всё круче, вёл всё вниз и вниз. Сухой рассыпчатый известняк под пальцами сменился холодной как лёд, покрытой влагой твердью. Сердце Пелагии мучительно защемило, она попала не туда! Сомнений быть не могло: перемещение свершилось не только во времени, но и в пространстве. Как могла она быть так наивна, что даже и не помыслила о такой возможности! Слёзы покатились из глаз, но не о своей погубленной судьбе плакала сейчас Христова невеста: о том, кого хотела уберечь и не смогла, о владыке Митрофании, которого никогда больше не увидит и не услышит его ласковый и строгий голос, о своих юных ученицах, оставшихся в Заволжске. Ослеплённая горем и слезами, она тем не менее продолжала осторожно ступать по скользким камням, придерживаясь рукой за стену. Впереди, хлопая крыльями и гулко цокая когтями о камень, скакал петух.
Воздух становился всё более стылым и сырым, Пелагия дрожала уже не от сдерживаемых рыданий, а от холода. Внезапно рука утратила опору, стены пещеры раздались, открывая огромный грот с подземным озером. Во тьме поблескивали призрачные фосфоресцирующие огоньки и слышался тихий плеск. Не оставалось ничего иного, как и дальше следовать за крылатым проводником, полагаясь лишь на слух. Но петух остановился и притих, а мгновением позже замерла и Пелагия. Они были в этом гроте не одни. Кто-то тихонько бормотал и шептал непонятные булькающие и свистящие слова, едва слышные, но подхваченные эхом. Петух скакнул ещё пару раз, невидимое существо замолчало, прислушиваясь. Пелагия не видела его, но услышала шорохи осторожных шагов и вжалась в стену. Тихо, как кошка, кто-то подкрался к петуху и с хрустом свернул ему шею. Пелагия впилась зубами в руку, чтобы не закричать от ужаса. Во тьме пещеры в каких-то двадцати шагах от неё некто неведомый и жуткий со сладострастным причмокиванием рвал зубами плоть, выплёвывая перья. От звуков этой невидимой трапезы и запаха птичьей крови Пелагию замутило, рот наполнился горечью, желудок скрутил мучительный спазм, но невозможно было даже вздохнуть, чтобы не выдать себя чудовищу. А оно продолжало жадно насыщаться, довольно урча. Но петух был невелик, и вскоре чавканье стихло, кто-то вновь начал свой пришепетывающий невнятный монолог и зашлёпал прочь от застывшей монахини.
Очень хотелось перекреститься, но Пелагия не отваживалась и на это, она бесконечно долго, или ей это только показалось, простояла, вжавшись в стену, мышцы замёрзли и одеревенели, она уже почти обратилась в соляной столб, как жена Лота, когда поняла, что не слышит больше шёпота и вздохов – хозяин грота уснул или вовсе ушёл. Медленно и очень осторожно, стараясь не хрустнуть камешками на полу, не зашуршать платьем, Пелагия продвигалась вдоль неровной и мокрой стены пещеры. Ни одной мысли не осталось в её голове, там билось лишь бессознательное, животное и острое желание жить, выбраться из могильной тьмы. Тут под её рукой от стены отвалился увесистый булыжник, с гулким звуком покатился и шлёпнулся в воду где-то совсем рядом по правую сторону.
«Ничего? Его нет?» – но стоило слабой надежде зашевелиться в перепуганной душе, как прямо перед Пелагией распахнулись два огромных, мертвенно блестящих глаза. Существо тонко и зло завопило и бросилось на неё, впиваясь острыми зубами и силясь свернуть шею ещё одной жертве.
Пелагия истошно завизжала, инстинктивно пытаясь то разжать удушающую хватку, то выцарапать мерзкой твари бледные глаза. Существо было невероятно цепким и изворотливым, но неожиданно лёгким и меньше, чем ей сперва показалось. Она резко развернулась, впечатывая противника в стену, он заскулил и разжал пальцы. Пелагия схватила существо за костлявое плечо, со всей отчаянной силы ударила о стену и, не оглядываясь на скрюченное тельце, понеслась что есть сил навстречу сквозняку.
Проход в скале изгибался под невероятными углами: то сужался до норы, куда худенькая монахиня едва могла пролезть, то раскрывался огромной расселиной – приходилось ползти, карабкаться вверх, съезжать по осыпям вниз. И всё это – в полной темноте, рискуя каждый миг разбить голову об очередной острый выступ породы. Однако и это сомнительное везение сопутствовало Пелагии недолго: когда проход, в очередной раз резко расширившись, круто пошёл вниз, она не устояла на ногах и кубарем покатилась по камням, почти сразу ударившись головой до гула в ушах и кровавых звёзд под веками. Зря цеплялась она за камни, ломая ногти и обдирая кожу, прекратить почти отвесное падение было совершенно невозможно, осталось лишь закрыть лицо и грудь израненными руками и принять смиренно гнев Божий.
«Господи, помилуй меня, грешную!» Но Господь оставался глух, или же никакая молитва не могла достичь Его из этой адской бездны.
Голову и всё тело пронзала ужасная боль от сотен ушибов, тошнота подступала к горлу. Неимоверным усилием воли Пелагия заставила себя открыть глаза. Перед ней, расплываясь и двоясь и в потустороннем голубоватом свете нимба, склонился ангельский лик. Бездонные голубые глаза, полные холодной тишины, заглянули в самое сердце женщины, сочтя все грехи её смертной жизни.
– Господи, помилуй мя, – пролепетала Пелагия. Ангел отвернулся, плеснув длинными белоснежными волосами, и повелительно произнёс что-то на мелодичном неведомом языке, а затем легко, будто котёнка, подхватил её на руки. «Как жаль, что я не понимаю язык ангелов!» – подумала Пелагия, уткнувшись в пахнущие лесными травами волосы и заливаясь тихими слезами. Сквозь слёзы она едва видела ещё несколько лёгких, воздушных фигур в ореолах голубоватого звёздного сияния, и каждый из ангелов сжимал пылающий меч. Кольчужные звенья под её щекой вовсе не казались ей неуместными – воинству Божию тоже должен быть положен доспех.
Ангел нёс её легко, куда-то вверх, из пещеры к свету, к престолу Господню. Позади раздался возглас, по тону Пелагия поняла, что это предупреждение. Даже окрик опасности на языке ангелов звучал чистой высокой нотой. Она чувствовала, что её спаситель летит быстрей ветра, невесомо и плавно. Впереди раздался грохот, визг и звериное рычание. Ангел отпрянул назад, его вмиг окружили остальные, выставив во тьму сияющие мечи. Пелагию осторожно опустили на пол в центре круга из покрытых серебряной кольчугой спин. «Как же он летел без крыльев?» – слабо удивилась она, и тут на ангельское воинство обрушились полчища чертей. Воздух наполнился смрадом и ужасающими воплями, скрежещущей чернейшей бранью адских отродий. Пелагия не видела нападавших, пока к ней на колени не шлёпнулась отсечённая безобразная голова, разбрызгивая вонючую чёрную кровь. «Господи, неужели так грешна я, что Дьявол жаждет получить мою душу?»
Ангелы молчали, лишь молниями вспыхивали, поднимаясь и опускаясь с нечеловеческой скоростью, их клинки. Но войско демонов казалось неисчислимым. Один из защитников пошатнулся и упал, плечи его товарищей сомкнулись над ним. Пелагия склонилась к поверженному: страшная рваная рана пересекала его застывшее спокойное лицо от виска до самой ключицы, из распоротой артерии била кровь, глаза остекленели и потухли, на груди под кольчугой мерцал слабый белый огонёк. Пелагия робко приподняла край кольчуги и вытянула наполненный светом фиал, подобный пойманной в хрустальную каплю душе звезды. Она аккуратно сняла с шеи павшего цепочку с фиалом, подняла повыше и различила за плотным строем её ангелов белёсые перекошенные морды, оскаленные в безумной ярости. Одна особо крупная тварь пробивалась вперёд, расшвыривая своих и спеша вцепиться в ненавистных воинов Света. Дьявол был до того огромен, что не приходилось сомневаться – он разнесёт защитников в клочья.
– Нет! – закричала Пелагия. – Не умирайте за меня! Улетайте! Оставьте меня!
Но ангелы не обратили на неё ни малейшего внимания, продолжая отбивать волны уродливых злобных тварей. Лица её защитников были такими прекрасными, что хотелось плакать или молиться, но и такими спокойными и отрешёнными, словно они готовы погибнуть здесь, сейчас, в этом аду. Пелагия поднялась, пошатываясь и опираясь на меч убитого, вся боль и отчаянье, вся вера и надежда собрались внутри неё в огромный пышущий жаром комок. И когда огромный разъярённый дьявол занёс над ними шишковатую палицу, Пелагия размахнулась и швырнула сияющее сердце звезды в морду чудовищу. Прежде чем фиал достиг своей цели, из него разлился ярчайший ослепительно-белый свет, от которого порождения кошмара с воем бросились врассыпную. Пелагия не удержалась на ногах и упала, увлекая за собой ближайшего ангела, а смертоносная палица рухнула, выбивая град каменных осколков, на то самое место, где он только что стоял.
ТрандуилК закату они удалились от Мглистых гор едва ли на пару лиг. Отряд был измучен боем, многие ранены, но никто не роптал, все старались идти быстро, унося с собой тела убитых товарищей.
Владыка эльфов Мирквуда нёс на руках закутанную в плащ почти бездыханную женщину. Воины косились на него недоуменно, но Трандуил был выше объяснений. Вынести незнакомку из орочьих пещер казалось ему чрезвычайно важным. Почему? Этого он не мог объяснить даже себе, но перед его глазами снова и снова вспыхивал спасительный свет Эарендила.
По листве пронёсся шёпот, эльфы насторожились, но клинки их мечей оставались тёмными, не предвещая опасности. Из крон деревьев брызнули мелкие пичуги, уже было устроившиеся ночевать, захрустел подлесок, и на тропу выехали запряжённые зайцами сани. Восседавший в них старец выглядел отнюдь не внушительно, но тем не менее грозно.
– Что случилось, король Трандуил? – вопросил волшебник, сверкая маленькими пронзительными глазами из-под хмуро насупленных бровей. – Весь лес взбудоражен!
– Ничего! – отрезал владыка эльфов. Но через миг смирил гордыню и склонил голову. – Приветствую тебя,
Айвендил. Прости мою резкость, я не понимаю, что произошло, и это тревожит меня не менее, чем тебя.
Он подошел к саням и осторожно опустил на них свою ношу. Волшебник прикоснулся к щеке женщины, прикрыл глаза.
– Едва жива! Кто она?
– Не знаю! Помоги мне, Айвендил, ты искусней меня в целительстве.
– Я помогу, – сердито буркнул старик, ласково расправляя спутанные и запылённые рыжие волосы. – Но ты расскажешь мне, откуда она и чем тебе дорога, король!
– Она спасла мне жизнь. Всем нам, – неохотно ответил Трандуил. – Она оживила свет Эарендила, сотни лет назад померкший.
Он откинул край плаща – на шее женщины висел хрустальный фиал. В голубоватом свете её безжизненное лицо казалось маской, чернотой наливались синяки на нежной коже.
– Но кто она и откуда, я не знаю. Она говорила на неизвестном мне языке. Торопись же, маг, ночь наступает, а с нею орки.
– Не буди лихо, пока оно тихо, – буркнул себе под нос волшебник. – Кладите в сани убитых! – крикнул он почтительно застывшим в отдалении эльфам. – А сами отправляйтесь домой. Ночь вам не помеха.
Эльфы покорно уложили скорбные ноши в полость из волчих шкур. Трандуил пристально посмотрел на старца и потянулся к фиалу.
– Оставь! – Маг бесцеремонно отпихнул его руку и резко свистнул. Зайцы рванули с места со скоростью ветра, унося незнакомку прочь от пылающего гневом владыки Мирквуда.
В замке Трандуила уже три дня не пели песен и не пили вина. Когда король мрачен, те, кому жизнь дорога, предпочтут не попадаться ему на глаза без нужды. Чуть встретив остатки отряда у ворот, эльфы задрожали под пламенеющим яростью взглядом владыки и объявили недельный траур. На всякий случай.
Трандуил, едва смыв с себя кровь и пыль, уединился в библиотеке, хлопнув дверью так, что замок содрогнулся. Он не желал видеть никого, даже родного сына, листал один фолиант за другим, без нужды и смысла, и отшвыривал прочь – всё, что было изложено в книгах, он знал наизусть. Как дитя аданов оживило угасший фиал звёздного света? То самое потерянное сокровище, за которым он лично отправился в глубины гор, добывая которое, потерял своих лучших людей. Как? Галадриэль или Элронд были старше и мудрей и могли бы помочь ему, но он был слишком горд и слишком долго жил среди авари, чтоб довериться даже родичам или просить совета. У каждого из владык эльфов хранился сосуд со светом юных звёзд, должен был храниться. И вот найденное сокровище рыбкой ускользнуло из рук.
Главным источником ярости и досады короля был Айвендил, Радагаст Бурый. Как он мог позволить магу забрать свет Эарендила? Да очень просто, он чувствовал, что так надо, но осознание правильности поступка отнюдь не смягчало горечи, а лишь усиливало её. И эта непонятная рыжая. Её судьба переплелась с судьбой фиала, это очевидно. И как, о Великий Эру, распутать эту головоломку?
Трандуил схватил резную скамеечку для ног и запустил ею в полку с книгами, это ничуть его не успокоило, наоборот, вид разгромленной библиотеки разозлил его ещё сильней. Он быстрей вихря пронёсся мимо замирающих тихими мышками придворных и, не отдав никаких распоряжений, как был, в серебряном облачении и короне, стремительно направился в лес. Ему навстречу величественно вышел венценосный король оленей. Трандуил обнял его за шею, прошептал несколько слов и легко вспрыгнул на спину своего любимца. Олень помчался на юг столь же грациозно и легко, как умеют мчаться эльфы, не тревожа ни одной ветки, почти не касаясь земли.
Четыре малиновки влетели в окно хижины Радагаста и наперебой защебетали. Маг едва успел взять посох, как запечатанная охранными чарами дверь взвизгнула и распахнулась. Трандуил шагнул внутрь домика, огляделся и коротко кивнул магу. Если его и удивило обилие птичьих гнёзд, сушёных грибов и пучков травы, он ничем этого не выказал.
– Где она?
– Ты пришёл слишком рано, король эльфов. Она без сознания и останется так, пока не исцелится. Она почти ослепла от удара или ещё раньше, не знаю. Но глаза излечиваются медленно.
– Где она? – упрямо повторил Трандуил. Маг вздохнул и провёл его в крошечную заднюю комнатку, там было ещё меньше света, но и меньше птичьих гнёзд. Женщина лежала на узком ложе из шкур. Маленькая и худенькая, она казалась подростком, но лицо её в тенях желтеющих синяков сохранило отпечаток пережитых испытаний, лоб пересекала морщина. Трандуил откинул шкуру, ровно и ярко горящий фиал покоился меж холмиков обнажённой груди, правая рука женщины сжимала его. Свет фиала был не такой беспощадный, как в пещерах, спокойный, глубокий, каким и должен быть звёздный свет. И в этом свете король заметил крошечные пятнышки, усеивающие её лицо, шею, грудь и руки.
– Что это? Какая-то болезнь?
– Ты давно не видел человеческих детей, – улыбнулся старик. – А светловолосых, полагаю, и вовсе никогда? Это поцелуи солнца – веснушки, они появляются летом только на самой белой и нежной коже аданов.
– Она без сознания, но взяла фиал?
– Я вложил его ей в руку.
– Я заберу его!
– Не раньше, чем она очнется. И только если сама пожелает его отдать. Так должно было быть и так будет, – добавил Радагаст, встречая потемневший от едва сдерживаемого гнева взгляд эльфа, и от голоса его попрятались бесчисленные пичуги. – Ты силён, король эльфов, но я пока ещё сильнее. Ты вверил мне эту жизнь, и я её сохраню.
Трандуил некоторое время жёг мага взглядом, но Айвендил глаз не отвёл, в нем проступила сокрытая до поры огромная исконная сила Майар. Королю пришлось уступить. Он бросил последний взгляд на сияние Эарендила и снова укрыл женщину.
– Пришли мне весть, когда она очнётся. – И вышел, не дожидаясь ответа.
Трандуил не вернулся сразу в замок, он предоставил оленю нести его куда вздумается и почти не замечал проносящихся мимо болотных бочагов, тенистых полянок, поросших нежнейшими фиалками, переплетений древних ветвей. Деревья словно отшатывались от него, отдёргивали ветки, освобождая путь. Встречный ветер стал ледяным, но мысли короля эльфов не прояснились, и гнев не угас. Глубокой ночью он выехал на безлесный, открытый всем ветрам холм, опустился на каменистую землю, едва удерживающую жалкие пучки вереска, и поднял лицо к небу. На него смотрели созвездия, прекрасные и неизменные, как в первые дни сотворенья. Холодный серебряный свет затопил мир. Олень устало вздохнул и опустился позади хозяина, подставляя под спину горячий бок. Трандуил смотрел на звёзды до тех пор, пока все страсти и сомненья не померкли перед лицом Вечности, и в душе его воцарился не покой, но тишина.
Дни потекли за днями, охота сменялась пиром, а пир – охотой. И горе зверю, гному или человеку, если застигала его в лесах Мирквуда Королевская охота. Застынет он, заворожённый волшебной красотой летящих всадников, и будет сражён стрелой прежде, чем сможет восторженно вздохнуть. Авари столь же милостивы и беспощадны, как сама природа. Горный ручей может подарить путнику прохладу и отдых, но тот же ручей в сезон дождей обратится бурным потоком, губящим всё на своем пути. Таков был владыка Мирквуда, таковы были его подданные и сами его владения: дикие, необузданные, вечные и прекрасные.
Чем бы ни был занят король, раз в день он выходил на башню замка, где несли вахту скрытые кронами деревьев дозорные, и высматривал, не летит ли к нему птица. Он ждал кроткую горлицу, или яркую малиновку, или пестрокрылого дятла. И наконец на закате душного дня середины лета маленькая птичка опустилась на его рукав, лукаво кося чёрным глазом, и негромко зачирикала.
Радагаст Бурый встречал его на тропе, и вид его не предвещал ничего хорошего. Не то что бы это имело значение, но король остановил оленя, спешился и приветствовал мага слегка склонив голову.
– Я должен предупредить тебя, – старик поджал губы и с сомнением смотрел на эльфа. – Она полностью оправилась, но беспомощна, как дитя. Она не знает ни одного известного мне языка, а ведь я помню их все от сотворенья Арды. Она не понимает, где она и что происходит. Ты можешь обращаться к её разуму без слов. Вы эльфы это умеете. Она поймёт тебя и ответит. Но в ответе и таится главная загадка. Ты увидишь ошеломляющие образы иного мира. И если сумеешь истолковать их, я преклонюсь перед твоей мудростью.
Король сдвинул брови, отпустил оленя и двинулся к хижине. Ему показалось, что последний луч заката пробился сквозь листву и вызолотил отшлифованное дождями дерево, но в следующий миг солнечный блик дрогнул и пропал. Женщина в простом грязно-зелёном платье обернулась к нему и застыла, невольно схватившись за фиал на груди. Голубой свет потёк в лесных сумерках. Она стояла в лучах Эарендила, словно одна из молодых осин, приветствующих скорую осень яркой кроной, так просто и естественно, будто всегда была частью этого мира. Но майа не стал бы говорить о том, чего нет. Трандуил медленно приблизился и склонил голову даже ниже, чем перед магом. Глаза женщины, тёмные в золотых искорках, смотрели на него с таким бесконечным удивлением и благоговением, как смотрит дитя на первую в своей жизни радугу. Губы её задрожали, и она упала на колени, сложив ладони и шепча что-то бессмысленное. Он осторожно взял её за плечи и поднял.
"Тебе нет нужды преклонять колени, светоносная!" Трандуил направил свою мысль в глубину её глаз, мерцающих от слёз или от неведомой магии майа, и отшатнулся, так неожиданно и ярко хлынули ему в ответ переменчивые картины: какой-то человек, которого очень нужно найти, тьма, опасность, боль, а затем, размытое и бледное, его собственное лицо в ореоле голубоватого света эльфийских мечей, небеса, непонятные картины крылатых людей в белых одеждах и золотых венцах и утренняя роса на фиалках. И какой-то вопрос, очень важный, но неподдающийся пониманию.
Видимо, она испугалась выражения его лица и попыталась уйти. Но он удержал её.
– Как тебя зовут? – спросил он как можно спокойнее и тише и мысленно повторил вопрос. Она захлопала светлыми ресницами и, запнувшись, произнесла:
– Пелагэа.
Он рассмеялся.
– Это имя тебе совсем не подходит! Оно усталое и старое, как разрушенные временем пики гор.
Взглянул на россыпь золотистых веснушек, проступивших ещё ярче от заливавшего лицо румянца.
– Я буду звать тебя Анориэль – «солнечная дева».
Она улыбнулась, и даже холодный свет Эарендила на её рыжих волосах словно бы превратился в тёплый и солнечный. Трандуил взял её за руку и повёл к своему оленю.
– Не забирай её с собой! – Маг вырос как из-под земли и преградил им дорогу.
– Почему?
– Подумай, король! Что ей делать в твоём дворце? Она будет немым изгоем, призраком, смущающим умы авари. К тому же она боится пещер и подземелий. Спроси сам. Если замуруешь её под землей, свет её жизни, свет твоей звезды, померкнет.
– Но я не могу оставить её! – Он почти кричал, готовый отшвырнуть настырного майа с пути. Сумерки поспешно сгустились, словно только и ждали момента. Нет, это ненадолго померк, но потом с новой силой разгорелся фиал, когда Анориэль прижалась к его плечу, сильнее сжимая его руку в своих.
– Хорошо, – устало проговорил он. – Что ты предлагаешь?
– Приходи сюда. Говори с ней, учи языку, распутывай свою судьбу и магию звёзд, но не сажай эту птицу в клетку. Или она умрет!
Старик был прав, стоило лишь подумать о тяжёлых надёжных сводах дворца, о высокомерных и подозрительных взглядах его свиты, о Леголасе, наконец, чтобы понять – Анориэль не найдётся там места. Она заглянула в его застывшее лицо, отвела со щеки светлые пряди, кажущиеся пепельными в голубоватом свете.
– Ангел, – прошептала она.
– Нет же. – Он улыбнулся ей. –
Анор. Понимаешь? Ты – Анориэль. Я –
Трандуил.
Она тоже улыбнулась и показала рукой на деревья вокруг. Он послушно называл указанный предмет, она повторяла. Из леса им навстречу вышел олень, красуясь громадными рогами. Анориэль замерла на миг, схватив Трандуила за рукав, а потом смело шагнула вперёд, протянув к оленю маленькую руку. Олень осторожно приблизился и ткнулся мордой ей в ладонь.
Трандуил наведывался к Радагасту вечерами и подолгу разговаривал с Анориэль. Она уже выучила достаточно слов, чтобы расспрашивать короля о его мире и рассказать о своём. Её рассказы, дополненные мысленными образами, были удивительными и ужасающими. Владыка эльфов думал о них день и ночь, но не мог постичь смысла. Как и не находил иного объяснения появлению этой женщины в своей жизни, кроме воли Рока. С удивлением обнаружил он, что она считает себя умершей. Его привычный мир казался ей чудесным, волшебным, чем-то вроде Садов Мандоса, куда, по её мнению, отправляются после смерти души людей.
– Но ты же живая! – возражал король. – Ты же видишь, чувствуешь, дышишь!
– Вот именно, вижу! Без особых стёкол. А я давно забыла, как выглядят простые травинки. Никогда не знала, каково это – разглядеть сквозь прозрачный утренний воздух каждую сосну на склоне далёкой горы, различать птиц в ветвях.
– Птиц ты наверняка научилась различать. Ты ведь живёшь в самом большом гнезде на свете!
– Не смейся над Радагастом, он очень хороший! Я бы хотела тоже понимать язык зверей и птиц. Они приходят к нему за исцелением и утешением, и он помогает им всем.
Анориэль души не чаяла в маге, помогала ему, как могла, и называла отцом. Весёлым лучиком врывалась она в сумрачную хижину, умудряясь создавать в этом малопригодном для человека жилище некое подобие уюта. Когда солнце опускалось до вершин самых старых елей, она усаживалась на порог и ждала Трандуила. И если он не приходил до появления первой вечерней звезды, вздохнув, уходила спать. Но он являлся почти каждый день, сажал её впереди себя на оленя и увозил куда-то заповедными тропам Мирквуда. Чаще всего они отправлялись на каменистый холм, с которого так приятно любоваться звёздами. В пути он рассказывал ей истории своего народа, с удивлением отмечая, как много было пролито крови и как много клятв нарушено. Но не о проклятиях, войне или коварстве драконов хотелось ему говорить с Анориэль. Он рассказывал ей о Турине Турамбаре, о Берене и Лютиэн, чьи песни и смех до сих пор звучат в голосах прохладных лесных ручьёв. Она слушала, по-детски чуть приоткрыв рот и по временам всхлипывая над особенно печальными историями.
Однажды на этом холме, провожая взглядом первую вечернюю звезду, Анориэль решилась рассказать ему о своем Боге, об утраченной вере и сомнениях, о недолгой своей жизни, полной утрат и опасностей. В глазах её стояли слёзы, и голос дрожал. Свет Эарендила в фиале заметался пойманным мотыльком. Повинуясь внезапному порыву, Трандуил привлек её к себе и поцеловал в солёные от слёз губы. Она застыла, перестав дышать, и только сердце отчаянно и гулко билось в груди. Наконец она отстранилась, вдохнула побольше воздуха и, зарывшись лицом в его волосы, горько-горько плакала, отдавая последнюю дань своей прежней жизни.
С каждым днем Анориэль, казалось, становилась всё прекрасней: одетая в зелёный с коричневым кожаный наряд эльфийских воинов, она сливалась с лесом не хуже самих авари, хотя двигаться столь же быстро и бесшумно ей не удавалось. Приближался конец лета, кроны деревьев кое-где уже окрасились золотым и алым. Трандуил давно заметил, с какой жадностью Анориэль впитывает его язык, как восхищает её первозданная природа Мирквуда. Он хотел бы показать ей удивительные и прекрасные меллорны Лориэна, но по-прежнему не доверял Галадриэль, а потому счёл, что безопасней будет удовлетворить любопытство солнечной девы, показав ей Озёрный город.
Они отправились в Эсгарот верхом на двух смирных лошадях, неотличимые от простых эльфов, часто наведывавшихся в город. Анориэль глядела восторженно и настороженно одновременно, крутя головой во все стороны. Она интересовалась, крепко ли вколочены опоры домов над водой, разглядывала бусы из мелкого речного жемчуга и изящные сапфировые серьги гномьей работы, расспрашивала людей о гномах Одинокой горы. И у каждого торговца зачем-то спрашивала про домашних птиц с красным опереньем, но таких никто не видал ни в Эсгароте, ни в Дейле. Трандуил купил ей серьги и серебристое платье, облачившись в которое, она стала ослепительнее иных эльфийских дев, но предпочла отправиться назад в привычном неброском наряде. Лишь возвратившись под своды леса, она извлекла из-за пазухи фиал, скрытый по настоянию Трандуила, но и без того он мог бы поклясться, что она сияет в лёгких сумерках.
– Тебе не понравилось платье? Почему ты не захотела в нём остаться? – не удержался он от расспросов.
– Очень понравилось, но я скверно езжу верхом, в платье было бы того хуже. Я очень неуклюжая.
– Не замечал, в самом деле?
Тропа вывела их к одному из неглубоких лесных ручьёв, лошади легко перешли его вброд. Но ниже по течению путь воде перегородила упавшая несколько зим назад сосна и собралась довольно глубокая запруда.
– Я покажу. – Анориэль спешилась и осторожно спустилась к поваленному стволу. – Ты можешь перейти по нему реку?
Трандуил легко перебежал на ту сторону и обратно. Ствол был достаточно широк, чтобы и человек сумел пройти по нему без опаски, но Анориэль замерла в нерешительности. Трандуил снова запрыгнул на ствол и протянул ей руку:
– Идем!
Она собралась с духом и, не приняв его руки, решительно двинулась вперед. Это и в самом деле оказалось не так и трудно, пройдя половину пути, она подняла на Трандуила сияющие глаза и, конечно, тут же споткнулась и всплеснула руками. Он тотчас же подхватил её и удержал бы, если бы она не продолжала махать руками. Сцепившись, они рухнули в запруду, вода была обжигающе ледяной.
– Ну вот, так всегда, – сказала она, выбравшись на берег и стуча зубами.
– Придётся тебе всё же переодеться в платье, а то заболеешь, и твой заботливый опекун превратит меня в дятла!
– Не превратит.
– Я не хотел бы проверять.
Трандуил швырнул куртку на траву и попытался отряхнуть волосы. Анориэль замерла на месте, глядя на него, и даже перестала стучать зубами. Он удивлённо посмотрел на неё, смешавшись на миг, подошёл и сам медленно стянул с неё промокшую одежду. Она пылала с ног до головы, от холода, или смущения, или от всего разом. Он провёл ладонями по её плечам, словно хотел собрать в горсть золотистые веснушки, отбросил с её лица слипшиеся пряди волос и заглянул в глаза, горящие, как озёра вулканической лавы. Она приподнялась на цыпочки и обвила его шею руками, их губы встретились, раскрываясь навстречу друг другу. Каким высшим
силам угодно было соединить их судьбы и зачем, стало совершенно неважно. Неважно, что первый осенний дождик пытается тщетно остудить разгорячённые нагие тела на дымчатом золоте тополиных листьев. Неважно, что прядают ушами лошади, прислушиваясь к стонам страсти. Неважно, что будет потом. Важно только здесь и сейчас.
– Что ты наделал, глупец! – Радагаст вылетел на своих санях наперерез королевской охоте во главе стаи разъярённых птиц, готовых выклевать эльфам глаза. Всадники рассыпались в стороны. Трандуил подскакал к саням и, склонившись к магу, зашипел:
– Чем бы оно ни было, не сейчас! Не таким тоном!
Самые безрассудные птички уже попытались вцепиться ему в волосы.
– Как мог ты воспользоваться её любовью?
– Я не обязан перед тобой отчитываться!
– Нет, обязан! Ты же видел, как она смотрит на тебя, будто ты – сам Манве! Ты понимаешь, что она смертна? Ты же не станешь разделять с ней удел смертных, владыка Мирквуда?
– Я всё понимаю, но она молода, думать о смерти рано.
– Никогда не рано думать о смерти, когда имеешь дело с провидением и людьми. Она ждёт ребенка!
– Я приеду сегодня, – на лице Трандуила снова застыла маска бесстрастия, – и мы поговорим.
Но вечером в хижине мага его ждала только Анориэль, сияющая и счастливая. Она бросилась в его обьятья.
– Ты уже знаешь?
– Знаю. – Он улыбнулся, так ласково, как только мог, но в груди созревал холодный ком предчувствия неотвратимой судьбы.
– Расскажи мне ещё раз про Берена и Лютиэн. Про их детей, они ведь стали бессмертными эльфами?
– Да, звезда моей жизни. Слушай.
Они сидели на пороге хижины, а вокруг на каждой ветке тревожно пламенели кровавым оперением малиновки.
Наступила и прошла зима, король эльфов вновь надел венец из лесных цветов. С тяжким сердцем приходил он к жилищу Айвендила, каждый раз замечая мельчайшие перемены. Он видел, как его солнечная дева теряет свой свет с каждым днём, даже веснушки померкли и истаяли без следа. Лишь всё ярче полыхал Эарендил на её груди.
Он улыбался Анориэль, вновь и вновь рассказывал историю Лютиэн и Берена, но чаще говорил он об Эльвинг и
Эарендиле, не в силах оторвать взора от фиала, полного звёздным светом.
В последний день весны на закате ни одна птица не щебетала под крышей хижины, никто его не встретил. Он прошёл в маленькую комнатку, что служила обителью Анориэль. Она лежала на постели, точно так, как он впервые увидел её здесь, укрытая волчьей шкурой. Дыхание не поднимало её грудь, поверх шкуры лежал пустой потухший фиал.
Он не сразу заметил в тёмном углу старого мага с крошечным свёртком на руках, в глазах всё расплывалось.
– У тебя родилась дочь, Трандуил. – Айвендил передал ему свёрток и вышел. Лицо спящего ребёнка наполнял звёздный свет. Близ западных границ Мирквуда Трандуил нашёл дом одного из пограничных дозорных, он знал их всех и выбрал самых достойных.
– Позаботьтесь о девочке, пока не подрастёт. А потом я заберу её к себе во дворец.
На пороге хозяйка дома окликнула его.
– Владыка! Как нам назвать девочку?
Он повернулся, взглянул на солнечно-рыжие волосы и карие в золотых искорках глаза младенца и тихо сказал:
– Пусть зовется Тауриэль.
